Мы с Андреем, моим мужем, давно решили, что у нас будет много детей. И когда родился Глеб, я поняла, что рождение ребенка – процедура достаточно длительная и не очень приятная, в связи с моим здоровьем это каждый раз будет операция. Это будет для меня очень сложно – всех детей рожать самой. И у нас как-то даже вопросов не было, а нужно ли усыновлять ребенка. Было ясно: раз сама не могу, значит, нужно брать.
Но, безусловно, есть какое-то малодушие, этот шаг мы откладывали. «Вот сейчас первого родим, второго родим, а уже третьего возьмем». А там как пойдет. Будем рожать, брать, рожать, брать. Как сложится.
У нас был малыш, Федя, он умер, когда ему был год и шесть месяцев. И буквально через неделю, когда мы с Андреем смогли начать разговаривать, первое, что мы сказали друг другу, это что нам надо ехать брать ребенка.
Все, кого я знаю, кто пережил такую же трагедию, потерял ребенка, сколько бы лет ни прошло, носят в душе огромную травму. Я хочу сказать, что наш будущий сын нас спас тогда. Я сразу начала заниматься сбором всяких бумажек, необходимых для усыновления, это отвлекало. Конечно, помогла Церковь. Мы ходили к батюшке, батюшка нас поддерживал…
Ездили по разным детским домам и долго не находили там ребенка, про которого могли сказать, что это ребенок наш. Всему свое время. А когда мы увидели Ваню, я поняла, что он мой. Вне зависимости от того, кто его родил. Я его не родила, но мне его Господь вот таким образом послал.
Произошло это так. Дело в том, что наш сын Глеб – маленький и, возможно, поэтому ему Господь иногда посылает какие-то откровения. Наверно, как и любым детям. Мы с Андреем только поражаемся и молча переглядываемся. Однажды пошли в храм и рассказали о таких случаях с Глебом батюшке, и батюшка сказал относиться ко всему этому, как к прямому указанию свыше.
Когда я была беременна Федей, я поехала на УЗИ. Глеб знал, что я поехала на УЗИ, он меня встречает, идет мне навстречу и кричит: «Мам, ну что тебе сказали, мальчик? Федя?» Я ему говорю: «Почему Федя?» – «Я не знаю. Но он же Федя!» Я говорю: «Глеб, откуда такое имя?» – «Не знаю, но Федя же». Я говорю: «Давай как-нибудь иначе назовём. Какое-то имя деревенское». А он мне говорит: «Ну, как его можно назвать другим именем, если он Федя?». Прошло время, и родился Федя… в день великомученика Феодора Стратилата. И никаких сомнений, конечно, уже не было.
А когда Ванечку искали, мы молились, и Глеб с нами молился. Когда ты ищешь своего ребенка во всех этих детских домах, которые находятся в разных концах области, это как «искать иголку в стоге сена». Ты приезжаешь, там какие-то сложности, ведь по закону тебе могут показать в один твой приезд только одного ребенка. Закон устанавливает, что это не рынок, и тебе дают направление только на одного ребенка, о котором ты знаешь только фамилию. А в этом, скажем, Коломенском детдоме десять или двадцать человек под усыновление. Но у меня же дома тоже дети, и я не могу двадцать раз ездить в Коломну. Поэтому каждый раз ты приезжаешь и начинаешь доказывать директрисе, что ты не проверка, просишь: «Пожалуйста, покажите мне еще кого-нибудь». Им, с одной стороны, хочется пристроить детей, с другой – они боятся. Потому что для них это означает увольнение, если узнает начальство.
Наверно, кто хорошо молится, тот сразу своего ребенка находит. Но у нас так не получалось. Я приезжала, все хорошие, все милые, но… И ты можешь ездить до бесконечности искать своего ребенка. Пока хорошенько не помолишься…
И мы все вместе молились. Потом Глеб сказал: «Ты знаешь, мам, ангел сказал, что тебе надо ехать туда же, где ты была вчера». Я говорю: «Глеб, а зачем?» Он так подумал и говорит: «Да чудо будет». Я говорю: «Глеб, какое чудо?» Он так опять подумал: «Ты езжай, там увидишь».
Приезжаю в этот детдом, они меня уже знают, пустили кормить детей. Им, конечно, руки нужны, детей постарше нужно кормить с ложки, а медсестры не успевают, поэтому они с радостью пускают тех, кому доверяют. Сижу в палате старших, а стены же стеклянные в детдоме, кормлю ребеночка, и в этот момент вдруг просыпается кто-то с другой стороны стекла, подымается и начинает стучать мне, улыбаться, падать, весь сопливый. Я докармливаю ребенка, бегу туда, беру его на руки, иду к главврачу и говорю, что это всё, это мой сын. Она на меня смотрит и говорит: «Ты знаешь, нет, не пойдет. Он больной». Я спрашиваю: «Что такое?». – «Ой, гепатит, сифилис, еще там что-то». Я говорю: «Ну, как же так, ведь он же такой хороший!» – «Нельзя, у тебя же ребенок, заразится». Вот так вот.
Я кладу его на место и какое-то время продолжаю кормить старших детей, вся в разорванных просто чувствах. Он же там, в соседней палате. Вижу, заходит в ту палату женщина в белом халате, берет его на руки, начинает тоже с ним играться. Я опять туда бегу, говорю: «Он вам тоже нравится? Он такой хороший». Она говорит: «Да, это мой любимец, я его так люблю». Я ей про гепатит, сифилис. Она: «Откуда? Я его роды принимала. Ничего подобного никогда не было. Ему что, здесь занесли?». Я его беру, снова прихожу к главврачу и говорю, что как бы он ни был болен, я его беру. Это же твой ребенок. У твоего ребенка может быть всё, что угодно, но ты его уже любишь. Она поднимает карту, начинает смотреть все анализы и говорит: «Вы знаете, его дело попало случайно в полку с больными детьми, а на самом деле ничего такого нет».
Мы до сих пор не знаем, то ли это действительно так, то ли они его приберегали для своих людей, в любом случае Господь нам его просто сохранил и подарил таким вот образом.
С тех пор прошел год. Мы помним эту историю усыновления Вани, мы в здравом уме, но мы знаем, что это наш сын. Он просто потерялся, а потом нашелся.
