Мы – подранки

– Прямо скажу, что до этого я, в сущности, ничего в своей жизни и не делала. То есть делала, но только для своей семьи. Как и большинство людей.

Простого ответа на вопрос «как это пережить» у меня нет. Это нельзя пережить. Просто когда приходит огромная непреходящая беда, надо научиться жить, научиться существовать с ней вместе. Это очень трудно. Это боль, это обида, это беда такая, что она задавливает человека…

Я искала своего сына очень долго – 9 месяцев. Я эту войну, начиная с 96-го года, знаю не как политик, не как военный. Мои глаза – это глаза матери, глаза человека, который ходил по отрядам боевиков и по чеченским аулам без охраны. Военные – у них всегда есть охрана. У нас, матерей, никакой охраны не было. Нам дали коротенькие пропуска, где было написано: «находиться только на Ханкале». И все. Но мы прошли всю Чечню, и не один раз. Перед нами была задача найти сыновей. Кому-то удалось выполнить ее, но многим – нет.

Нас было примерно 80 женщин, которые искали своих сыновей уже около года с начала войны тогда, когда я присоединилась к ним. Кто-то понимал разумом, что это практически невыполнимая миссия, и похоронил своего сына заочно, как Мелехова Люба. Но она все равно не хотела принять факта его смерти, все равно надеялась. Это болезнь. С этим надо осторожно обращаться. Мы – подранки…

Есть такая молитва: «не дай мне Бог сойти с ума, уж лучше посох да сума». Этого мы все боимся. И те, кто искал своих сыновей, прежде чем положить их в гроб своими руками. И те, кому привезли сына в цинковом гробу из Афганистана или из Чечни. Все мы боимся только одного: не дай нам Бог сойти с ума.

Пережить это нельзя, но жизнь не остановишь. По утрам встает солнце. Мы не злыдни какие-то, которые уперлись в своем горе и которых теперь раздражает, когда на свете рождаются дети, смеется молодежь. Мы же тоже живые люди. Да, нас задавили эти гусеницы, эта мощная военная волна зла, боли, крови, потерь. Но мы же еще живые! Подранки, но живые. И нас теперь учат те ребята, вчерашние солдаты, которые в отличие от наших сыновей вернулись живыми, но при этом тяжело раненными, искалеченными. Вот и мне помогли такие ребята.

За своим сыном я была как за каменной стеной. Мы жили вдвоем. Все – горе, радость, переживания – эта пуповина не была разорвана, и все было на двоих. Все мысли, все мечты. И вдруг раз – и второго из нас нет, и жить стало холодно и больно. Такое ощущение, что кожи у меня больше нет, все воспринимаешь напрямую.

Мир жесток, и жизнь не очень-то мягкая и пушистая. Бывает, мы обижаем других людей, бывает – нам самим причиняют боль. Эта война отличается от Великой Отечественной тем, что погибшими на Великой Отечественной войне гордятся открыто, а мы втихаря, украдкой, как будто стыдимся гордости за своих сыновей. Мы нашу боль и потерю все время пытаемся спрятать. Потому что в мире вокруг нас до нее дела нет. Кроме наших, вокруг столько других проблем, столько горя. И ребенок-инвалид – горе. И разрушен дом – горе. Все – горе…

Когда у нас была мощная держава, то погибших на войнах всегда почитали. Почему раньше была традиция рисовать звездочки на домах, и все знали, что в этом доме жил погибший герой? В нашем доме, в этой пятиэтажке, живет большое количество народу. Здесь 90 квартир. Поселок наш совсем небольшой. Недавно ко мне приехали журналисты и провели мудрый эксперимент. Они встали возле моего дома в тот час, когда мамы ведут в школу своих детей-первоклашек. И они стали их спрашивать, знают ли они, может слышали, про Женю Родионова. Ребенок ответил – нет, мама ответила, что они недавно приехали. То есть в маленьком поселке, где проживает всего 2 000 жителей, по прошествии 13 лет его уже никто не помнит. Но он же жил! Это же несправедливо – жил человек со своими мечтами и стремлениями, он выпускник этой школы. Но в поселке не посажено даже дерево в его память. Ничего! Есть только 2 дерева, которые посадил он сам. Когда мы остались вдвоем, ему было 7 лет, мы жили в общежитии, мы посадили 2 рябины под окном. Эти рябины сейчас дотянулись уже до крыши, им уже 24 года и они по-прежнему продолжают служить людям. Сейчас начнется весна, и они будут радовать людей цветом, потом давать прохладу листвой своей, а осенью кормить птиц. Он хоть это оставил после себя.

Когда я приходила в разрушенные села в Чечне, то было всякое. Бросали камнями, били палками. Я не искала тогда виноватых. Я не плакала и не обижалась. Чего я хотела бы там встретить? У них тоже погибли люди. Они не должны были обнимать меня. Но люди, конечно, встречались разные. В доме, где жили уцелевшие на войне, мне давали чашку чая и кусок хлеба.

Очень важно, когда к тебе пришла огромная беда, не искать виноватых. Если будешь их искать, то не будешь спать ночами, просто сгоришь. Понимаю тех матерей, которым привезли сыновей в цинковом гробу, – они не знают что такое война, они знают только, что такое потеря. И слава Богу, и не надо им этого знать. Но у нас сложилось по-другому. Я видела там ребят, которые вопреки всему держались, они стояли насмерть. Их поставили туда и сказали – это территория России, мальчики, вы должны ее защищать. Это ребята срочники, не контрактники. Они поехали и честно выполняли свой долг. В чем их вина, если они погибли? В том, что кто-то что-то не продумал, не додумал? В чем наша вина – вина матерей? Нет нашей с ними вины.

Я видела очень много ребят, которые получили тяжелые ранения и которые со смирением приняли это испытание. Они тоже не ищут виноватых. Хотя каждый из них знает, кто виноват и может назвать его. Но мы не делаем этого. Так случилось. И надо жить. Мы пытаемся вместе с ними в этой жизни не стать обиженными и ущербными. Не хотим мы надевать на себя одежду страдальца. Мы хотим жить наравне со всеми.

– Что лично вам помогает постоянно справляться, как вам помогают ребята?

– А я вот смотрю на них и учусь. Вот живет в Чувашии Алексей, теперь у него нет обеих ног. Но он ни на что не жалуется, он собирается поступать в институт. Я уверена, он обязательно поступит. Он всю зиму тренировался в в спортивной школе гребли и параллельно готовился к поступлению.

У нас есть Руденко Сережа, которому в госпитале его сохранившуюся живую кость вытянули на48 сантиметров. Такого еще не было в медицине! В совокупности он лежал в госпиталях около семи лет. Да, он устал, но он не жалуется, он учится, в колледж поступил, он живет.

В любой ситуации человеку надо жить. Нет другого пути. Не надо искать виноватых, от этого можно умереть. Если бы я легла и лежала на диване, плакала, жалела себя, жалела сына, меня давно бы уже не было. Ребята поддерживают меня своим примером, своей жизнью. Я приезжаю к ним. Приношу скромные подарки из монастыря: пирожки, мед, чай, сама что-то напеку, варенье. Безногие мальчишки даже на одной ноге бегают с чайником за водой. Мы не видим друг в друге физических недостатков. И они подранки, и я подранок, только их раны видны, а

моя нет , но она есть, и она тоже болит, как и их раны. Нам хорошо вместе, нам очень хорошо, мы пьем этот чай, мы едим печенье, пирожки, мы беседуем. Мы понимаем друг друга с полуслова. Я знаю все их проблемы, во всяком случае, проблемы тех, с кем близко общаюсь. За 10 лет уже многих знаешь. Они всегда меня спрашивают, как я себя чувствую, какие проблемы у меня самой. Мы – семья.

Я только что вернулась из Тирасполя. Трагедия одной семьи у меня развернулась не то, что на глазах, а в душе. Я познакомилась с Кириллом Кириенко, офицером в четвертом поколении, шесть лет назад, два года он лежал после ранения в госпитале, и тогда его бросила жена. Она бросила не только его, но и с ним двух дочерей и уехала в неизвестном направлении. И первое время врачи ее искали, он же не может один, он полностью парализован, у него проблемы с позвоночником. Я нашла его отца, мы подарили этому парню коляску с электроприводом, простую коляску, компьютер, то есть все то, что ему в его ситуации просто необходимо.

Прошли годы, и он написал мне очень горькое письмо. Он написал о том, что не понимает, как же сложилось так, что он стал обузой для государства, что он не имеет российского гражданства, что у него нет своего жилья. И все это оказалось правдой. Я сама-то мало чем могла ему помочь, но я пошла к Шаманову, я пошла к своим знакомым нормальным людям, с которыми общалась с 1996 года, и которых знала по Чечне. Они помогли. И российское гражданство он получил, и квартиру в Питере ему дали, правда жить он там не может, потому что это бетонная коробка с голыми стенами, где еще только предстоит сделать ремонт. Моя роль очень скромная – я маленький локомотивчик, а меня называют атомной электростанцией, но я на эти слова не обижаюсь. Потом я поехала в эту семью. Это великая честь, когда на помощь тебя зовет достойнейший человек. Я приехала к нему и была поражена тем, что в этом доме нет места унынию. На глазах у пожилых мамы с папой от полученных ран медленно погибает сын. У него уже плохо двигаются руки. Он день лежит на одном боку, ночь на другом. Напрямую из отказавшей почки у него торчит трубочка. Это просто представить страшно, но он и в этой ситуации полноценно живет! За эти четыре года, что он лежит после ранения, он в совершенстве овладел четырьмя языками, девочек учит музыке, потому что сам когда-то посещал музыкальную школу. Лерочка – старшая девочка, удочеренная им, которую тоже мама бросила, по утрам приходит к нему и играет на скрипке. Вдвоем с сестрой они перед его огромной кроватью, дореволюционной, занимаются зарядкой. Он живет. А что же ему делать иначе? Просто плакать, жалеть себя и все? Когда я приехала к нему в гости, первое, что мне попалось на глаза, – это растяжка над дверьми в комнате: «В жизни раз бывает 90 лет!» У них еще и дед живет, которому исполнилось 90 лет. Слово «мама» в этом доме не произносится, а бабушку и дедушку они зовут Юрик и Аннушка. Мама Кирилла – учитель, преподает в школе, а папа – полковник в отставке, работает на очистных сооружениях. Вся семья живет в Тирасполе, где российские законы и льготы не действуют, на очень скромные деньги. Поразило также, что у них нет пустого места на стенах, потому что даже самый простой рисуночек, который либо Лерочка, либо Анюта нарисовали раньше, когда им было по 3 года, помещен в рамочку и повешен на стену. Там ни разу за три дня я не слышала бранного слова или чтобы Кирилл называл своих дочерей просто по имени – Лера или Аня. И Кирилл говорил, что если он назовет свою дочь Лера, то она сразу спросит у него: «папа, я что-то сделала не так?!» Он всегда называет их ласково: Леруся, Анюта. Там живет любовь.

Конечно, его родные все понимают, они трезво оценивают ситуацию. Его мама плачет украдкой на кухне или на балконе, конечно, им очень тяжело. Но у них семья. Они как оловянные солдатики встали все и все свои силы посвящают Кириллу, все вокруг него крутится. Они устраивают праздники, к ним приходят гости, и меня они встречали и провожали с шампанским. Он живет, он участник этой жизни. Как мне стало стыдно, что я, когда приболела, то сразу же упала духом! Я учусь у него. У таких, как Кирилл и его близкие, надо учиться.

Для того, чтобы выжить, обязательно надо найти человека, найти людей. В одиночку справиться со своей бедой не удастся. У меня так жизнь сложилась, что после своей потери я встретила ребят, а кто-то, может быть, сможет найти себя в обществе детишек сирот или одиноких бабушек. Мне с ними хорошо, легко. В Чечню я летала 51 раз. Может быть, мне не хватает тепла, не хватает любви, я этого не скрываю, и поэтому лечу я туда снова и снова. Потому что они – нынешние простые солдаты, здоровые или раненые на войне – меня любят.

Я всегда привозила подарки, которые приносят радость и пользу. Перевозила я туда сотни гитар, не знаю сколько спальных мешков, носочков, сигарет, конфет, варежек и прочих вещей. Мы пытались этим людям помочь, как могли. Мы – это огромное количество людей, в основном верующих православных. Но никогда я не делила подарки между православными и другими. Вот стоит мальчик мусульманин, и я разве ему не дам подарка? Конечно же дам. И мусульмане спрашивали: «Почему ваши собирают для нас подарки в храмах, а наши в мечетях нет?» Я отвечала: «Приедешь домой, сам и спроси. Для меня ты такой же сын, как русский, чуваш, мордвин, я не националистка». Хотя я вижу всю эту беду в Чечне, но у меня к этому свое отношение. Надо учиться и у них, у чеченцев. Терпению, преодолению той нелегкой жизни, которая им досталась.

Я познакомилась с ребятами из «Каторжины», которые сами инвалиды-колясочники, создали предприятие и делают коляски для инвалидов. Потрясающие ребята, они тоже не сдались. Мы бойцы.

–

Любовь Васильевна, как вы считаете, почему все-таки одни люди понимают, что вопреки случившемуся надо жить, и они понимают, что любовь все равно все победит, а кто-то начинает сникать, хандрить, доводит себя до крайней точки? Почему есть и те и другое, почему не все люди находят в себе силы победить горе, преодолеть свою боль?

– Каждый человек сам по себе достаточно силен, чтобы справиться. Но если этого не происходит, то, значит, он не встретил другого человека, который бы это ему рассказал. Значит, он очень одинок. Он сидит в своей боли, обиде, скорлупе, за четырьмя стенами, и погибает. Хотя, в принципе, он мог бы приносить очень много пользы.

Вот, например, мои поездки в Чечню. Первое время мне помогала администрация Подольска и Подольского района, потом уже никто из чиновников не помогал. Но что удивительно, ни одна из мам погибших не принесла даже пары носочков! Но не потому, что они плохие, нет. Они замкнулись в своей боли!

Мы своих потеряли, но новые солдаты, которые служат там, нуждаются в помощи, и их мамы не могут поехать к ним, а мы можем. Поэтому, если есть возможность помочь, давайте это делать. Отдавая, ты получаешь десятикратно больше. И это правда.

Другое дело, как отдавая. Хорошо, когда человек искренен в своих делах, помыслах. Есть люди, которым нужны благодарности, письма, а есть люди, которым ничего не нужно. Это называется – потрудиться во славу Божью. Всегда так было у нас на Руси. Поминали своих погибших, раздавая милостыню тем, кому она нужна…

Не все гладко у меня проходит. Бывает, что я ошибаюсь. Я вся уже синяя от ударов об эту чудовищную бюрократическую машину, от боли, которая никуда не ушла, она притаилась и периодически выскакивает, но мы с ней боремся. И я хочу побеждать дальше, потому что жизнь и любовь больше любого несчастья.

Очень трудно разговаривать с чиновниками, с людьми, и как ни странно, с военными. Они не отказываются помогать, но ничего и не делают. Удивительно мне было узнать, что именно военные, которые, как мне казалось, за других военных порвут всех чиновников и добьются чего-то, оказались наименее деятельными. Как правило, чем человек выше, тем, добиваясь своего положения, он перешагивает через стольких людей, что перешагнуть через меня для него – пара пустяков. У меня было две возможности в Чечне подойти к Путину и задать ему вопросы, но никогда не было такого желания. Хотя однажды, два года назад, я 18 раз звонила во время прямого эфира его разговора со страной, но мой вопрос, видимо, оказался не интересен на фоне вопросов о том, как поживает президентская собака и кому достанутся ее щенки.

Вот лежит парень в госпитале 3 месяца, без каких-либо процедур или операций, в ожидании поступления денег. Потом, когда деньги в этот госпиталь поступят, ему могут поставить штырь, чтобы сравнять косточки. А остальное время он просто лежит, он не может никуда уйти. Он будет ждать терпеливо три месяца, и год и два, если потребуется, и по семь лет некоторые лежат. И чтобы в этой ситуации не сломаться, нужно искать себе дело, нельзя замыкаться, поедать самого себя.

Я все это пережила. У меня это тоже было. Полтора года я не выходила из дома. Тогда пришла мысль, что я не хочу больше жить. И были уже разные попытки… Но потом я поняла, добрые люди мне объяснили, что нужно делать – помогать другим. Когда я начала свои поездки в Чечню, то по телевизору обращалась и всегда говорила, что для того, чтобы помянуть своих, дайте тому, кто нуждается. Если твой сын, слава Богу, учится или работает и все у него хорошо, то помоги тем, у кого не было возможности выбрать другой путь. Армия-то у нас сегодня формируется из бедняков, она рабоче-крестьянская. Для того, чтобы понимать это и сочувствовать ей, не надо быть верующим или философом. Философия очень простая: чем жить только для себя самого – лучше не жить вообще.

Может быть, для того Бог и дал нам этот пример, чтобы показать, что можно прожить один день, но достойно и ярко, а можно тянуть длинную эгоистичную жизнь и быть не довольным этой жизнью и мучиться от нее, ничего за собой не оставив. Я прямо скажу, что я слабый человек, что я бы не выдержала того, что выдержал сын. Я знаю, как больно, когда бьют, я это испытала на себе в течение трех дней. Планка высоко поднята. И ее преодолели Женя и его друзья, молодые ребята, почти мальчишки, которым не исполнилось и девятнадцать дет.

У меня нет права быть слабой. Сейчас, когда я тяжело болею, у меня сломан позвоночник, много проблем появилось и сказывается возраст, я не иду лечиться в госпиталь по одной простой причине. Все вокруг меня привыкли, что рядом с ними в моем лице существует живой образ сильной женщины, которая постоянно кому-то пытается помочь, которая внушает другим надежду на лучшее. Ну, раз сложилось так, то пусть. Я не хочу выглядеть ни перед кем слабой. У меня есть возможность быть слабой дома. И сказать о том, что боль ушла из моего дома, не будет правдой. Как в песне – «крикну, а в ответ тишина, снова я осталась одна». В сорок четыре года я осталась одна, ни детей, ни внуков, и вообще ничего. Его отец умер через 5 дней. Так сколько же забрала у меня война? Одного или двоих? Мы уже были разведены, но он не пережил этого. Был замечательнейший человек, единственный в моей жизни, которого я любила, и он любил меня и Женю, и сын взаимно любил его. Так сложилось, он не пережил, я на одной неделе похоронила двоих. Он умер из-за инсульта.

Причина того, что многие люди падают духом, в том, что им не хватает тепла, внимания и любви других людей. Человек, которого окружают вниманием и любовью, обязательно поднимется после потерь. Невозможно выжить одному. Какой бы ни была я Вассой Железновой, как меня называют, у меня ничего бы не получилось без помощи и поддержки множества людей.

Еще он поднимется, если начнет верить. Христианин он или мусульманин, верующий человек обязательно сильнее. У меня ничего не получилось бы без помощи Бога, который для меня очень многое сделал. Я благодарна Ему прежде всего за то, что Он помог мне найти сына и трех его друзей, вернуть им добрые имена и похоронить по исконным нашим православным обычаям в родной земле. Хоть говорят, что любая земля хороша для мертвого, это не так, нет, не любая. Я сначала не понимала, почему матери из Чечни провожая меня говорили: «Люба, ты счастливая!». Я не спорила с ними, но я была в ужасе от этих слов. Ведь вот он, мой «груз 200»! Вся моя жизнь здесь, а вы говорите, что я счастливая?! Прошли годы, и общаясь с матерями, которые до сих пор не нашли своих сыновей, я понимаю, что я действительно счастливее. У меня есть место, куда я могу прийти, выплакать, выкричать, вышептать всю мою боль, где я могу общаться с сыном, а у них этого места нет.

Бог дал мне добрых людей, отзывчивых, душевных, духовных. Он дал мне столько молодых ребят-помощников! Когда мне нужно купить лекарство, я говорю: «Саш, мне нужно то-то и то-то», и он покупает. Когда мне нужно куда-то полететь, проведать тяжелого раненого, Саша покупает мне билет. Оно ему надо? Надо, потому что этот Саша сам подполковник ВДВ. Это другая категория людей. Когда-то он тоже был в Чечне и занимался там освобождением двух пленных десантников. По годам он мне как сын.

Сегодня поговорила с замечательным человеком дьяконом Владимиром Леонидовичем Алексеевым, с которым меня познакомил отец Дмитрий Смирнов. Он тоже помогает ребятам. Мы сейчас покупаем с ним противопролежневые матрасы. С помощью отца Дмитрия, церкви, добрых людей, мы купили в Царицынский госпиталь противоожеговую кровать, а это 50 000 долларов – сумасшедшие деньги. Мы покупаем протезы и коляски с электроприводом, нам помогает Финляндия, привозят скромные подарочки из Германии. В принципе добрых, нормальных в нашем понимании, людей очень много.

Были и такие случаи в начале, когда только начались мои поездки в Чечню: мне звонили узнавшие обо мне по радио «Радонеж» бабушки и просили: «Ты, доченька, приезжай к нам, пожалуйста. Мы дадим тебе денег для ребят, на твои поездки». И вот я еду на машине, потратив много бензина до Дмитровки или в Алтуфьево, встречаю такую бабушку, а она мне дает 50 рублей. Но отказать ей в этом нельзя! Я ей говорю: «Бабуль, мне трудно до тебя добираться, спасибо, но не надо нам помогать. А бабушка мне говорит: «Дочка, ты уж, пожалуйста, приедь, мне ведь тоже надо свою душу спасти!»

Всегда так было. Спасать свою душу, прежде всего, и души ушедших, я вижу в этом смысл жизни. Сейчас я уже не могу иначе, я как патрончик в обойме. Сейчас я боюсь: не дать бы осечку. Я хочу умереть в строю, в каком-то движении, я пользу хочу кому-то принести.

Есть такие слова: «не умеешь светить сам, научись отражать свет других». На встречах, на каких-то мероприятиях, я рассказываю не только о Жене, я рассказываю вообще о солдатах, живых и погибших, о их жизни, их службе, их подвигах, их сегодняшних проблемах. Нам не надо придумывать героев, они есть, мы просто не научились их почитать.

Я понимаю, что не надо стонать, если у тебя есть руки и ноги, есть могила сына, добрая память о нем, и здоровье помогать, что-то делать. Что же еще ты хочешь, чего же большего мне просить у Бога? Надо благодарить Его за то, что Он дает, иначе Он отнимет все. Я благодарна за каждый день, даже за тот, когда меня бьют «мордой об стол», потому что такое тоже бывает. В основном обиды ко мне приходят от людей власть имущих. Но я не обращаю на это внимания. Я стала сильнее вот в чем: я стала добрее. Я стала сильнее в том, что я не обижаюсь на каждый чих в мою сторону. Я могу много раз войти в одну и ту же дверь, в один и тот же кабинет: меня выгонят, но я опять войду, если от этой двери зависит судьба какого-нибудь парня.

Много хороших людей я встретила, несмотря на то, что нашлись и те, кто били меня и позвоночник сломали, и потеряла я самое дорогое, что было в моей жизни. Все равно я абсолютно убеждена, что хороших людей больше. Мы видим зло лучше потому, что, хотя его меньше, но оно агрессивно, оно кричит о себе, оно заявляет, оно активно. А добро – оно тише, спокойнее, оно не кричит о себе, оно потихоньку делает свои добрые дела и все. На всю жизнь запомнила слова одного священника, отца Георгия: «Зло торжествует только там, где добрые люди ничего не делают».

Мы сейчас все какие-то растерянные. Всем страшно, и, прежде всего, за свою семью, мало кто думает о том, что происходит у соседей. Поскольку у меня нет своей семьи, поэтому Бог дал мне такой путь. Я сама ничего не выбирала. Многие вещи мне делать тяжело. Но раз Бог дает силы, дает деньги, я не могу сказать, что не полечу куда-то, что у меня голова болит. Это будет предательство. Все мне говорят, что у меня теперь много сыновей. Не правда это. Все эти ребята, и солдаты, и офицеры, эти подранки, они не стали мне сыновьями. Я молю Бога только об одном: чтобы они стали моими друзьями. А сын у меня был один, и заменить его нельзя. И у них есть свои мамы.

Кто-то может быть этого до конца не понимает, но я считаю, что это просто великая милость Божья, если ко мне кто-то обратился за помощью, и я сделаю все, чтобы помочь. Не всегда получается. Но попытки помочь, видя искренние порывы, Бог обязательно поддержит. Может быть, не с первого раза, со второго, с третьего. Может быть, своим примером, объясняя людям, что с собой-то в иной мир ничего не возьмем.

Когда я смотрю телевизор, хотя времени не всегда хватает на это, то я думаю, что, наверное, эти люди в правительстве что-то все-таки делают. Но если бы я была президентом, я бы их выгнала за 5 минут и создала бы рабочую комиссию по разработке законов, а не этот балаган из спортсменов и артистов. Живут ведь они не бедно, почему бы им не помочь хотя бы бездомным детям? Ну, есть же у нас Павел Бородин, который ремонтировал Кремль. Он безо всякой рекламы для себя опекает целый детский дом. И четверых детей оттуда взял к себе в семью. Не крича об этом, он это делает, он воспитывает этих детей. Если бы дума, а первым обязательно должен быть президент, поступили бы так же! Даже артисты заграницей берут в свои семьи детей-сирот, инвалидов – сейчас это там модно. А наших это не касается. Они взлетели и теперь живут для себя. Ну, обожрутся же и подавятся наконец и не оставят о себе памяти! Жизнь – она как река, ты стоишь на берегу, твое отражение никто не увидит, на том свете будет то же самое. Они что думают, что если они здесь много творят зла, то там они в рай попадут?

Добро – оно только в делах. Желающих помочь, как правило, всегда много, а помогающих делом – не очень. Это надо тоже понимать и не надо на них обижаться. Недавно было интервью с певицей Лаймой Вайкуле, и она рассказала о том, что как-то смотрела телевизор и услышала, что где-то в Сибири голодают дети. У нее возник такой порыв, что она захотела все бросить и поехать спасать этих детей. Но наутро пришел ее директор и сказал, что у нее все расписано, и она не поехала. Прошли годы, и она все время себя корит за это, она жалеет об этом, что она не бросила все и не попробовала помочь. Может быть, это единственное, что ей там зачтется. Ей Господь скажет, что все остальное – шелуха.

Если ты хоронишь своих детей, то ничего страшнее ты уже не переживешь. Но ты становишься другой, и ты начинаешь понимать, где зерна, а где плевелы. Я не понимаю людей, которые замкнулись в обиде, в беде. Они стали злые, а к злым людям никто не потянется, от них холодно.

Солнце светит всем – и врагам, и друзьям, не будем же мы винить его за то, что оно светит этим недостойным людям, мы не судьи. Время пройдет, и нас самих будут судить. Мне бы хотелось дожить свою жизнь так, чтобы быть чуть-чуть достойной Жени, я хочу хоть издалека его увидеть и я хочу, чтобы после моей жизни что-то осталось доброе. Не в памятниках, а может быть, в той же рябине, которую когда-то посадил мой сын. Уже 24 года этой рябине, он ее посадил, когда ему было 7, сейчас ему было бы 32. Я хочу быть той рябиной, которая будет продолжать служить людям. Радовать цветом, дарить прохладу, кормить птиц.

– Можно я задам такой вопрос: может быть, это не в нашей компетенции людей, которые живут на земле, но, как вы думаете, почему c духовной точки зрения происходит так, что иногда погибают совсем молодые люди, наши дети?

– Я не знаю. Могу только одно сказать, что Господу алкаши и пьяницы не нужны, видно, Ему тоже нужно войско небесное из хороших людей. Наверное, понадобились ему, например, пограничники, молодые ребята. Не могу сказать точнее.

Фраза, что Бог забирает самых лучших молодыми, тоже не совсем правильная, потому что это значит, что все мы совсем не такие. Никто не может это объяснить, это надо принять как волю Божью. Конечно, у меня тоже были такие вопросы. Видимо, это происходит для того, чтобы нас изменить к лучшему. Может быть. У меня ответа на этот вопрос нет.

– У меня красной ниткой во время всего диалога идут слова Серафима Саровского: «Спасись, и тысячи вокруг тебя спасутся».

– Сейчас, когда я молюсь, я не прошу у Бога ни здоровья, ни денег, ни личной жизни, я прошу только одно – мира в душе. Когда твоя жизнь перевалила уже за 50 лет, для каждого человека важнее, чем мир в душе, не может быть ничего. Всем желаю мира в душе, в стране, в семье, потому что если есть мир в душе, даже если похлебка пустая, ты ее съешь с радостью, с миром. Если нет мира в душе, то ни жемчуг, ни алмазы тебя не обрадуют. Когда нет мира в душе, жизнь в темных красках, она вообще не радует. Мир в душе очень важно не только обрести, сохранить важно. Это как стакан с водой. Его надо не расплескать.

Я общаюсь с разными людьми, и иногда какую-нибудь глупость скажу, дурочкой прикинусь, чтобы разрядить обстановку. Для меня мир в моей душе важнее. Я не амбициозный человек, и не тщеславный. Храм в центре города Харьков построен в честь подвига веры Евгения Родионова, русского солдата. Меценатом и главным руководителем, идеологом этого проекта был мэр города Добкин Михаил Маркович. Я ездила туда, когда меня пригласили на освящение. Таких храмов по России уже три. В Муроме часовня, на Алтае храм. Эта сторона жизни касается Жени, не меня. Очень важно это отделить.

Если бы не было этой ситуации, с ранеными бойцами, Чечней, я бы уже давно умерла. Человек должен быть кому-то нужен, ему должен кто-то просто позвонить и сказать спасибо, либо поздравить с чем-то. У меня эта связь людьми не обрывается не потому, что я такая хорошая, а потому что они хорошие. Они умеют быть благодарными, они умеют быть нежными, добрыми, чуткими.

–

Наталья Васильевна, я вам благодарна бесконечно, потому что вы раскрыли в своем рассказе не только ту тему, о которой мне хотелось бы с ыами поговорить – как пережить смерть близкого человека, как стать сильнее и светлее в этом – но и в принципе базовые ценности, без которых человек становится не человеком.

– Я хочу напоследок сказать, что у нас с Женей был любимый фильм – «В бой идут одни старики». Мы могли смотреть его миллион раз, и запомнился и ему, и мне тот эпизод, в котором падал советский самолет, он горел и падал, и летчик, прекрасно понимая, что он падает, не кричал «за родину, за Сталина!». Он крикнул просто: «будем жить!», хотя понимал, что сейчас погибнет. В моей ситуации, мой самолет давно уже горит, и он уже вот-вот рухнет, но эти слова – «будем жить!» я буду повторять до последнего своего дня. Жизнь дана, чтобы ее жить, не коптить впустую небо, не быть нахлебником, не быть сиротой вселенской, нацепить на себя такую одежду и стоять со скорбной физиономией. Надо из всего получать радость, радоваться небушку, солнышку, облачкам. Это же не людьми созданные вещи, они прекрасны, им надо радоваться.

Может быть, с годами по-другому воспринимаешь все, и природу тоже. Мне нравятся люди, «и душа с душою говорит», я из той категории. Когда душа с душою говорит, когда пообщаешься с такими людьми как Кирилл и ребята, то легче становится. Благодарю Бога за то, что он не отнял возможность радоваться зеленой траве, синему небу, добрым людям. В жизни мне осталось немногое. Этот отрезок после 57 лет уже последний, все уже идет под горку. Хочется успеть немножко порадоваться, слишком много горя было.

Сейчас все забыли раненых солдат, считают, что их нет, что война закончилась. Но на сегодняшний день только в госпитале в Химках их больше 20, многие ребята лежат в Бурденко, в других 42 госпиталях по всей стране. Мне кажется, что особенно молодежи было бы интересно узнать эту сторону жизни, познакомиться со своими ровесниками, пережившими войну.

Когда говорят, что детям и молодежи нельзя рассказывать что-либо страшное, бояться, как бы их ребеночек не заплакал, то это неправильно. Детей не надо прятать от жизни, надо наоборот делать все, чтобы еще маленьким ребенок умел сопереживать другим людям. Пусть он плачет, его слезки чистые, он человеком вырастет. Когда мы приходим в храм, мы видим распятого Христа. Разве это не страшно? Поэтому не надо жалеть ребеночка, чтобы не дай Бог, он расстроился. Давайте расстраиваться, давайте плакать, давайте переживать, от этого мы будем только лучше и чище. Чего мы боимся? Эти разные смешные передачи, которых так много сегодня, несут с собой вред. Мы ушли в сторону зрелищ, дурацкого смеха. Все должно быть в меру. Это уже перебор. Наша страна отвлекает человека от мыслей о душе. И рот смеется, а настоящей радости нет, всюду пошлость.

Когда мы посещаем этих бойцов, может быть, эти посещения даже важнее нам, чем им, мне становится теплее от того, что я приехала, и мы пообщались. Мне так хорошо потом, я знаю, что и им хорошо, и врачам хорошо, что навещают бойцов, помогают им в лечении, не бросают их. Ребята говорят о своих проблемах, но без раздражения, без злобы, без обиды. А ведь у них все основания есть, чтобы раздражаться, злиться, обижаться. Они не делают этого. Они гораздо добрее тех, кто не знает что такое война, хотя она проехалась по ним.

Многие говорят, что в армию ходить не надо, там защищать уже некого, эту власть не надо защищать. Но сегодняшние солдаты защищают не власть, они защищают территорию своих дедов, прадедов. Если они не будут делать этого, то кто же тогда придет им на смену? Китайцы? Но при этом сегодня многие поют патриотические песни и вроде как считаются патриотами. Дай Бог, если им там хорошо. Но я думаю, это все клуб «Зеленая лампа». Собираются здоровые молодые люди, что-то там кричат, вместо этого взяли бы и сходили в госпиталь, пообщались с теми, кто лежит там. Может, у этих общественников мозги бы встали на место.

Но у каждого своя колея в этой жизни. Я не вставала в эту свою борозду, в обойму не лезла, но раз меня туда поставили, то будем стоять.